Басня о пчелах или Частные пороки — общественные выгоды

Но как непрочно счастье смертных!
Если бы они знали, что блаженство имеет границы
И что даже боги не могут даровать нам совершенства,
Возроптавшие твари остались бы довольны правительством и министрами.

Но при каждой неудаче они,
Как безнадежно падшие существа,
Проклинали политиков, армию, флот.

Каждый кричал: «Будьте прокляты, обманщики!»
— И, хотя знал о собственных плутнях,
Был до отвращения нетерпим к плутням других.

Один, наживший огромное состояние тем,
Что обманывал всех и каждого,
Осмелился громко кричать: «Земля должна погибнуть Из-за всех этих обманов!»
И кого, вы думаете, бранил этот читающий мораль негодяй?
Перчаточника, который продал ему овчину вместо замши.

Ничто не делалось [в улье] бесполезно
Или так, чтобы повредить общественным делам,
Однако все мошенники бесстыдно кричали:
«Милосердные боги, если бы мы были честными!»
Меркурий улыбнулся на эту наглость,
А другие [боги] сочли безрассудством,
Что обитатели улья бранили то, что раньше любили.
Но Юпитер, движимый негодованием, в гневе поклялся,
Что избавит рассерженный улей от мошенничества,
И сдержал свое слово.

В тот самый миг, когда обман стал исчезать
И честность заполнила сердца [пчел],
Им отчетливо представились все их прегрешения,
Которые вызывают у них теперь стыд
И в которых они молча теперь признаются,
Краснея, как дети, скрывающие свои поступки,
Но выдающие свои мысли, меняясь в лице,
Ибо они воображают, что те, кто на них смотрит,
Видят то, что они натворили.

Но, о боги! Какой ужас!
Сколь огромна и разительна происшедшая перемена!
Через каких-нибудь полчаса по всей стране Мясо подешевело на пенс за фунт.
Маска лицемерия сброшена со всех,
От государственного деятеля до шута.

Тех же, кого прекрасно знали в заимствованном ими обличье,
В их собственном — приняли за незнакомцев.

Адвокаты с того дня умолкли,
Ибо должники охотно платили теперь даже те долги, о которых кредиторы забыли,
А тех, кто не сделал этого, кредиторы простили.

Кто были не правы, отказались явиться в суд
И прекратили дела, состряпанные для того,
Чтобы нанести ущерб ответчику.

И поскольку честный улей стал неподходящим местом
Для процветания судейских чинов,
То все они, за исключением тех, кто уже достаточно нажился,
Вскоре удалились, держа свои чернильницы у пояса.

Правосудие одних преступников повесило, других освободило.

И после того, как тюрьмы опустели
И его присутствие больше не требовалось,
Оно удалилось со всей своей пышной свитой.

Первыми шли кузнецы с замками и решетками,
Кандалами и окованными железом дверьми;
Затем тюремщики, надзиратели и их помощники;
Впереди богини [правосудия], на некоторой дистанции,
Главный и преданный исполнитель ее воли,
Великий вершитель законов — палач
Нес не воображаемый меч,
А свои собственные орудия — топор и веревку.

Затем следовала сама богиня с завязанными глазами,
Олицетворяя правосудие.

Вокруг ее колесницы и позади нее
Шли различные судебные приставы, шерифы и прочие чины,
Которые выжимали себе средства на жизнь из слез других.

Хотя медицина и продолжала существовать, ибо были больные,
Никто не осмеливался врачевать, кроме искусных лекарей,
Которые так расселились по всему улью,
Что никому из них не требовалось более выезда.

Врачи прекратили бесплодные споры и стремились
Освободить пациентов от их страданий;
Отказавшись от бесполезных лекарств, ввозимых из-за границы,
Они стали употреблять лишь снадобья своей страны,
Зная, что боги не посылают болезней,
Не давая одновременно средств для их исцеления.
Священники, стряхнув лень, перестали перекладывать свои обязанности на дьячков
И, свободные от пороков, сами служили богам Молитвами и жертвоприношениями.

А те, кто не подходил для этого или знал,
Что их служба не нужна, удалились,
Да и дела не было для столь многих(Если честным [людям] они вообще нужны).
Лишь несколько священников осталось с верховным жрецом,
Которому они во всем повиновались.

Сам же он занимался только святыми делами,
А государственные дела оставил другим.

Он не отгонял от своей двери ни одного нищего
И не отнимал заработка у бедняков,
Кормил в своем доме голодных
И давал вдоволь хлеба батраку,
А нуждающемуся путнику предоставлял еду и ночлег.

Среди главных министров короля
И всех остальных чиновников
Перемена была разительна,
Ибо они скромно жили теперь на свое жалованье;
И если бедная пчела десять раз кряду должна была приходить
Просить то, что ей положено — незначительную сумму,
И если какой-нибудь хорошо зарабатывающий клерк
Заставлял ее дать крону, намекая на то,
Что в противном случае она ничего не получит,
То это называлось теперь грубым вымогательством,
Хотя раньше считалось приработком.

Все [доходные] места, которые раньше замещались тремя
Наблюдавшими друг за другом [чиновниками],
Чтобы никто из них не мошенничал,
Но часто на основе круговой поруки
Помогавшими друг другу воровать,
Теперь полностью обеспечиваются одним,
Благодаря чему освободилось несколько тысяч рук.

Честь не позволит отныне никому жить в долг.

Роскошные наряды висят в лавках старьевщиков,
Экипажи отдают за бесценок,
А великолепные лошади продаются целыми упряжками,
Так же как и загородные дома, для уплаты долгов.

От ненужных трат бегут, как от обмана,
Войск за границей не держат
И посмеиваются над уважением иностранцев
И пустой славой, которую приносят войны.

Они сражаются, но только за свою страну,
Когда поставлены на карту их права или свободы.

А теперь взгляните на славный улей и судите сами,
Насколько согласуются между собой честность и торговля.

Пышность исчезла, и улей быстро хиреет,
Приобретая совершенно иной облик,
Ибо ушли не только те, кто ежегодно тратил огромные суммы,
Но и множество пчел, которые работали на них.

Тщетно пытались они найти себе занятие,
Поскольку и другие ремесла стали излишни.

Цены на землю и дома упали;
Чудесные дворцы, чьи стены,
Подобно стенам Фив, возведены самим искусством,
Сдаются в наем.

И некогда беззаботным домашним богам
Было бы легче погибнуть в пламени, чем видеть
Столь печальную картину.

Строительное дело совершенно зачахло,
Искусные строители остались без работы.

Ни один живописец не славится более своим искусством,
Резчики по камню и дереву забыты.

Те, кто остался в улье, стали умеренными.

Они стремятся не к тому, чтобы тратить,
А к тому, чтобы как-нибудь прожить,
И, оплатив свой счет в таверне,
Больше никуда не заходят.

Во всем улье ни одна кокетка
Не могла теперь носить золотое платье и процветать,
А богачи — тратить огромные суммы
На бургундское и дорогую дичь.

Исчез и придворный, который со своей возлюбленной
Ужинал дома на рождество свежим зеленым горошком,
Тратя за пару часов столько же,
Сколько хватило бы на целый день эскадрону кавалерии.

Высокомерная Хлоя,
Желая жить в роскоши,
Заставляла своего мужа обворовывать государство.
А теперь она распродаёт мебель,
Из-за которой грабили Вест-Индию,
Сокращает дорогое меню и носит круглый год
Один и тот же строгий костюм.

Легкий и переменчивый век окончился,
Одежда, как и моды, держится ныне долго.

Ткачи, украшавшие богатые шелка золотом и серебром,
И все другие мастера, связанные с ними, исчезли.

Однако [в улье] царит мир и изобилие
И все стало дешево, хотя и просто.

Милостивая природа, освободившись от насилия садовников,
Позволяет своим плодам появляться в положенные ею сроки,
Но редкостей заполучить теперь уже нельзя,
Так как усилия, затраченные на их выращивание,
Не оправдывают себя более.

По мере того как гордость и роскошь сходят на нет,
Постепенно сокращается мореплавание;
Уже не отдельные купцы, а целые компании
Закрывают свои мануфактуры.

Все искусства и ремесла пребывают в небрежении;
Довольство, это проклятье трудолюбия,
Заставляет [обитателей улья] восхищаться простым житьем
И не искать и не желать ничего большего.

Так мало пчел осталось в некогда обширном улье,
Что они не могут защитить и сотой его части
От нападений многочисленных врагов,
Против которых они, однако, храбро сражаются;
Найдя какое-нибудь хорошо укрепленное убежище,
Они стоят насмерть, но не сдают своих позиций.

В их армии нет наемников, но они смело бьются
За свои владения.

Их мужество и честность
Наконец увенчаны победой.

Они торжествуют,
Но победа досталась им дорогой ценой:
Несметное количество пчел погибло.

Закаленные в трудах и бою,
Они и покой считают пороком
И настолько прониклись духом умеренности,
Что, стремясь избежать излишеств,
Вылетели в пустое дупло дерева,
Счастливые своим довольством и честностью.

Мораль;
Итак, оставьте жалобы: только глупцы стремятся
Сделать великий улей честным.

Наслаждаться мирскими удовольствиями,
Прославиться в войнах и вместе с этим пребывать в покое,
Не имея больших пороков, — это пустая утопия,
Возможная только в воображении.

Обман, роскошь и тщеславие должны существовать,
Ибо мы получаем от них выгоды.

Голод, без сомнения, ужасное зло,
Но кто может без него переваривать пищу или расти?
Разве мы не обязаны получением вина
Высохшей, жалкой, искривленной лозе?
Пока ее побегами пренебрегали,
Она глушила другие растения и шла в растопку,
Но, как только ее подвязали и подрезали,
Благословила нас своими благородными плодами.

Так и порок становится выгодным,
Когда он укрощен и связан правосудием.
Более того, если какой-либо народ хочет быть великим,
Порок так же необходим ему, как голод,
Чтобы заставить людей питаться.

Одна добродетель не может сделать народы процветающими;
Кто хотел бы возродить золотой век,
Должны быть готовы не только стать честными,
Но и питаться желудями.

Бернард де Мандевиль